Представьте своего одногруппника в роли преподавателя. Да, вы числитесь в списках одной группы, но что-то идёт не так. Пока вы раскачиваетесь и неделями выполняете домашние задания, этот парень уже ведет у вас занятия, занимается серьёзными научными разработками, получая на них внушительные гранты.

Александр Бунев – студент второго курса кафедры «Химия, химические процессы и технологии» Тольяттинского госуниверситета и преподаватель одновременно. Его увлечение, работа, стихия – химия. Только он и она. Начало этого тандема уходит далеко в прошлое…

– Александр, вы родились с пробирками в руках?

– Почти. Начинается всё, наверное, с банального интереса к определённой области знаний. Правда, ни одна наука сама по себе не представляет особого интереса. Наука – это всегда сухо. Это набор формул, специальных понятий. Но другое дело, когда вы изучаете какую-нибудь дисциплину. Тогда ваш преподаватель – это телевизор. И соответственно, если телевизор цветной и транслирует вам науку очень красочно и увлекательно, то вы как-то к ней придёте. Если же телевизор чёрно-белый, вам будет не интересно.

В пятом классе я осознал, что хочу быть учителем биологии. Дело в том, что в моей школе № 71 был удивительный человек – библиотекарь Клавдия Никифоровна Никонорова. Она привила мне любовь к разным книгам. Особенно нравилось что-то читать об окружающем мире. А ещё у нас была великолепнейший биолог Людмила Степановна Артемьева.

С её помощью я очень много занимался любимым предметом. А потом узнал, что нельзя быть учителем только биологии, надо обязательно еще и химии. И я переключился на химию. Она то и стала моим главным интересом.

– То есть во всём «виноваты» учителя?

– Во многом, я – самоучка. Отношения с учителями у меня особенные. В основном от общения с ними я получаю жизненный опыт, а не точные знания. Можно сказать, они учат меня жизни – та же самая библиотекарь Клавдия Никифоровна или мой учитель химии Ирина Ивановна Ташина. Как ни странно, но за многолетнюю историю нашего общения, она ни разу не объясняла мне ничего по химической теме. Я был всегда очень эмоциональным, особенно в школьные годы, и она учила меня сдерживать эмоции, относится ко всему спокойнее. В университете моим наставником стал Владимир Емельянович Стацюк, с которым мы до этого были знакомы уже много лет. Но опять-таки он – скорее мой жизненный наставник, а не научный руководитель. Для чего вообще нужен руководитель? Для того чтобы ясно поставить задачу. Студент может стать хорошим её исполнителем, но сам поставить задачу он умеет далеко не всегда. Конечно, бывают истории с юными гениями… В общем, в науке важно то, что рождает ваш ум.

– И кто же те кумиры-учёные, которые рождали ваш ум?

– Знаете, я не поклонник биографий. Есть такая заповедь – не создавай себе кумира. Хотя, конечно, карьерные перипетии некоторых исследователей стимулируют. Меня вдохновляет, например, нобелевский лауреат по химии 1990 года Элиас Кори – один из выдающихся химиков, который разработал, методологию органического синтеза, которая сейчас есть.

– Именно эта область знаний и стала полем вашей деятельности?

– Да, из классических дисциплин я сейчас преподаю «Ретросинтетический анализ» и «Элементоорганическую химию». Это так называемая логика органического синтеза – рассказ о том, как из маленьких кирпичиков создать такой красивый дом, который называется молекула. А вообще-то я веду дисциплины не только химические, но и те, что на стыке химии и биологии. Вместе всё это называется «Медицинская химия»: «Комбинаторный синтез биологически активных веществ», «Молекулярное моделирование и дизайн лекарственных средств», «Биомишени лекарственных средств».

Как видите, несмотря на то, что школьным учителем я не стал, я стал преподавателем вуза, и со школьниками тоже работаю. Готовлю их к олимпиадам по химии. В том году мой ученик лицея № 57 стал призёром во всероссийском этапе, а потом поступил без экзаменов на факультет «Наука о материалах» в МГУ. Ещё был у меня ученик школы № 77 Данила Катков. В этом году он стал победителем во всероссийском этапе в Белгороде, где из 98 школьников занял 20 место, сейчас поступает на факультет фундаментальной медицины МГУ, также без экзаменов, как призёр олимпиады. Это пятый мой ученик. Вообще за последние 20 лет призёрами во всероссийском этапе олимпиады по химии из Тольятти было 6 человек. Один из них – перед вами, в подготовке остальных пятерых я принимал участие.

– Можно ли сказать, что в ТГУ есть благоприятная среда для научной работы студентов?

– Конечно, в ТГУ много благоприятных площадок для развития. Ведь чтобы наука развивалась, нужны две вещи: материально-техническая база и человеческий ресурс. Первое – это проблема более-менее решаемая, потому что деньги то есть, то их нет, то они появляются снова. Когда-то нам дали помещение – вот вам комната, живите, как хотите. И дальше все необходимые коммуникации покупались и делались нами самостоятельно. Сотрудничаем ещё с «ТольяттиАзот», «ТольяттиКаучук». Правда, здесь речь идёт о договорных работах, которые, к сожалению, не совсем увязываются с тематикой нашей лаборатории, но зато имеет сугубо-прикладной характер. В том году, например, заключили договор на полтора миллиона рублей с «ТольяттиКаучук».

Университет, конечно, тоже регулярно помогает. С его помощью закуплен прибор для нашего второго отдела «Медицинская химия и первичный биоскрининг», который помогает наблюдать за тем, как ведут себя вещества, полученные нами в первой лаборатории.

Что же касается человеческого ресурса, то это куда более сложная проблема. Любой крупный исследователь понимает, что он один сделать всё не может. Должна быть такая вертикаль научной работы, которая построена не как система подчинения, а как система научного взаимодействия. У ведущего профессора всегда есть аспиранты, которые самостоятельно выполняют исследование под его руководством. Аспиранты вовлекают в это дело студентов, студенты старших курсов курируют младших и т.д. и т.п. Руководители лабораторий понимают, что если они хотят быть обеспеченными хорошим человеческим ресурсом, то надо необходимые условия для этого создавать. Подготовленный человек по щелчку пальцев не появится, его надо воспитывать, культивировать, взращивать…

У нас в университете есть лаборатория, возглавляет которую доктор химических наук Геннадий Иванович Остапенко. Я являюсь его заместителем и привлекаю к работе студентов. Сейчас у нас работает 15 человек, это студенты 2-4 курсов, магистранты и аспиранты. Попасть в лабораторию не так-то просто, многие хотят, но не у всех получается. Условия у нас спартанские. Я – жёсткий руководитель. После меня можно смело ставить в резюме в графе стрессоустойчивости плюс. Я считаю, что хороший руководитель грамотно ставит задачу, создаёт нужные условия и ожидает результатов. Но если люди не дают результата, а в науке даже отрицательный – это тоже результат, то они просто разгильдяи. У каждого должно быть трудолюбие и чувство ответственности. И тогда можно работать хоть до посинения, ведь дело у нас интересное, творчески проходят дни.

– Что для вас значит творчески?

– Это процесс творения. Я не умею рисовать, играть на музыкальных инструментах. Но подобно тому, как художник из красок творит шедевры, так мы создаём из атомов и группировок разные молекулы. Это на работе. И в быту я тоже против шаблонов.

Из стандартов могут вырасти стандартные биографии. Как показывает практика, современные студенты в традиционную науку – химию, физику, биологию – ещё идут. Но те, кто поступают на прикладной бакалавриат, как правило, сориентированы на «сегодня поступить, а завтра уже работать». Я, получается, в тенденции не вписываюсь. Кроме того, обычно путь в науку начинается с дипломной работы или инициативной работы на кафедре. У меня – всё значительно раньше и иначе.

– А чем именно иначе вы занимаетесь?

– «Получение низкомолекулярных ингибиторов протеинкиназ на основе трифторметилзамещённых имидазолов» – так звучит тема, с которой я стал победителем в одной из номинаций конкурса инновационных проектов «У.М.Н.И.К» в 2014 году. Работа была посвящена изысканию новых соединений, которые могли бы быть потенциальными веществами для борьбы с раком. Понятно, что ни завтра, ни послезавтра из этого мы лекарство не сделаем, но провести те исследования, которые называются первичными, по изысканию новых лекарственных средств, это такая маленькая, но всё-таки помощь в решении глобальной проблемы. Сумма, которую выделил фонд, а это 400 тысяч рублей на два года, – смехотворные деньги для той темы, которую мы заявили. Это капля воды в большом море исследований! Дело в том, что жюри конкурса – представители бизнеса, там явно не хватает узких специалистов, которые в полной мере могли бы оценить исследование, которое предлагается выполнить за государственный счёт. Они ориентированы на быстрый коммерческий результат.

В целом путь у нас получается довольно непростой. Направление, которым занимается наша лаборатория, называется «Функциональные гетероциклические соединения», сложилось оно у нас на кафедре. Оно новое. Можно сказать, мы развиваем его с нуля. Долгое время не было лаборатории. Вообще ничего не было оформлено.  Просто была инициативная группа по интересам, которая занималась «исследованиями». Два года назад мы оформились, и сейчас «обрастаем мясом». Чтобы получить нужные гранты мы должны разжиться научными статьями, в научном мире это всё называется «научным заделом». Его-то мы сейчас и делаем. Но тут имеет место некий замкнутый круг: без денег не бывает статей, а без статей – не будет денег. Но нам удалось сдвинуться с мёртвой точки именно благодаря руководству разных уровней – от заведующего кафедрой Геннадия Остапенко, директора института Павла Мельника, до ректора Михаила Криштала. Они в нас поверили, дали нам денег на наше развитие и всячески нас поддерживают. Год мы поработали, и одержали хоть и скромную, но победу – получили первый грант Российского фонда фундаментальных исследований. Надеемся через год выиграть грант Российского научного фонда на более серьёзное финансирование.

– Насколько я понимаю, вы сотрудничаете не только с российскими исследователями, ведь Вы являетесь постоянным рецензентом международного журнала «Химия гетероциклических соединений»?

– Рецензирование организуется довольно просто. Если вы опубликуете несколько статей в каком-то журнале, скорее всего, вас привлекут и к рецензированию других авторов. У меня так случилось после трёх публикаций. Конечно, всегда есть выбор: вы можете отказаться от рецензирования. Но я никогда так не делаю. По многим причинам.  Во-первых, если сразу сообщить область своих научных интересов, то тебе будут присылать статьи только по этой теме, а не всё подряд. Это, по сути дела, статьи ваших конкурентов. Вы читаете их, что весьма полезно, и пишите отзыв, высказывая свое мнение. Во-вторых, я никогда не отказываю редакции в помощи, потому что она в свою очередь нам тоже помогает. Взаимопомощь очень важна в науке. Вот поэтому я, как правило, отдаю рецензию в тот же день, когда получаю запрос на неё. Откладываю все дела и пишу рецензию. Аналогично у нас получилось сотрудничество с журналом «Corrosion Science». А издательство «Elservier» к тому же в зависимости от количества отрецензированных статей, различные сертификаты присылает о том, что вы – признанный, заслуженный рецензент и т.п. Ну, в общем, это со всех сторон полезный опыт.

– А можно ли создать единое научное пространство с коллегами из-за рубежа?

– Должно быть чёткое понимание того, что и для чего должно объединяться. Есть множество научных конференций, где все мы периодически встречаемся с разными специалистами. Наши исследователи без проблем ездят за границу, обмениваются опытом. Но, если говорить о научной колаборации, то это – совместная работа, которая должна быть интересна и для российских, и для зарубежных коллег. Объединяются с русским исследователем в двух случаях: если у него есть какое-то интересное оборудование или имеется оригинальная идея. Как показывает практика, у нас больше идей, чем оборудования.

Конечно, объединяться надо. Вот если посмотреть статьи в топовых журналах, «Nature» и «Science», то большинство публикаций там – исследователей разных стран или организаций, объединённых совместной работой. Например, в 2000-м году расшифровали геном человека, это была работа, которую выполняли лаборатории порядка 20-30 стран. Статья по этому поводу, опубликованная в «Nature», содержала множество фамилий. Или вот история про адронный коллайдер – международный проект, в котором участвуют все страны, и Россия в том числе. Я сравнительно недавно читал статью про открытие бозона Хиггса, в которой 50 первых страниц – это список учёных и исследователей, которые вносили свой вклад в этот эксперимент.

– Существует мнение, что у российской науки две проблемы: утечка кадров за границу и переход из науки в бизнес.

– В случае перехода из науки в бизнес, надо уточнять, что стоит за этим переходом. Одно дело, когда вы работаете в научно-исследовательском институте, что-то разрабатываете, а потом организуете свой старт-ап и свою разработку коммерционализирует. Другое дело, когда были такие лихие девяностые годы, и учёным из НИИ элементарно нечего было есть, поэтому они уходили в бизнес: всю жизнь занимались квантовой когерентностью, и вдруг начали джинсы продавать.  Люди уходят из науки, чтобы зарабатывать деньги. Вот приведу пример. У меня есть один хороший друг, который в своё время окончил Московский институт тонкой химической технологии имени М.В. Ломоносова. Он химик-аналитик, специалист по экстракции, извлечению веществ из растворов. Он даже поступал в аспирантуру. Но потом ушёл работать в МТС. Сейчас он – в топ-менеджменте МТС. И в гробу он видел эту большую науку. Хотя неоднократно говорил, что химическое образование ему очень помогло двигать бизнес. Химия – наука мультидисциплинарная, поэтому приходится хорошо знать не только её, но и математику, физику. А это развивает многие отделы головного мозга.

Уход из науки в бизнес – это, действительно, проблема для России, потому что наши учёные по-прежнему получают мало денег по сравнению с европейскими и американскими специалистами. Финансирование нашей науки вообще в целом в стране смешное. Вот вдумайтесь: бюджет всей Академии наук составляет всего лишь приблизительно 60 миллиардов рублей, а его ещё и второй год подряд сокращают.

Отток кадров происходит из-за отсутствия финансирования. Большинство исследователей бегут за рубеж не только ради красивой жизни. Ведь там, за рубежом, есть более уникальное оборудование, на котором можно работать. Кроме того, эндаумент Массачусетского института больше, чем у всей нашей науки. Это один из лидирующих университетов США. А там таких сколько…

Есть ещё и возрастная проблема самой университетской науки. Например, история Оксфорда берёт своё начало около тысячи лет назад. А нашему старейшему Московскому университету им. Ломоносова – чуть меньше 300 лет.

Конечно, МГУ – это классика жанра.  Исторический ВУЗ для нашей страны, в котором работает очень и очень много хороших учёных, которые там же и преподают. 90% научных публикаций делает Российская Академия наук и МГУ. Остальные 10% – это другие научные организации. Я считаю, что основная функция университета – это, в первую очередь, обучение. Но если преподаватели не занимаются наукой, они просто не способны учить, а, значит, – наука непременно должна развиваться везде…

– Александр, в какую сторону собираетесь далее развиваться Вы?

– Будущее не известно, прошлого не вернёшь, поэтому стараюсь жить настоящим. У меня нет мечты. Мечта это то, что никогда не сбудется, поэтому она так и называется. Амбиций нет. Амбиции – это то, что ни к чему не приводит.

Другое дело – цель. Это то, что вы себе ставите, прикладываете определённые усилия, и получаете результат. Я очень целеустремлённый человек, у меня есть цели всегда. Достигаешь одну – появляется другая. Главное – чтобы этот процесс не прекращался.