Екатерина Зубарева – сама себе режиссёр и актриса, которая, кажется, может исполнить любую роль. Для неё важно не только поставить спектакль, но и сыграть в нём. А если нужно, она споёт, станцует и сыграет на музыкальных инструментах.

Екатерина любит Кафку, спрашивает у своих детей, какой спектакль поставить следующим, а музыкальное образование сформировало её режиссёрский стиль, в котором обязательно есть пластичность, музыкальность, чёткая хореография и завершённость. Однако постановки Екатерины Зубаревой не сразу стали узнаваемыми. Фестиваль «Премьера одной репетиции» для Екатерины, как и для многих участников, – это уникальная площадка для творческих экспериментов и поиска своего стиля. Именно на «Премьере...» родились спектакли Екатерины, которые стали для «Дилижанса» уже знаковым явлением: «Превращение», «Плаха», «Ганди молчал по субботам» и многие другие.

Во втором выпуске совместного проекта Молодёжного медиахолдинга «Есть talk!» и театра юного зрителя «Дилижанс» мы поговорили с Екатериной Зубаревой о её любимых спектаклях и ролях, а также о том, как она нашла и продолжает находить свой творческий стиль и когда режиссёр вдруг становится актёром. А ещё мы побывали за кулисами и увидели, как рождается спектакль. Усаживайтесь поудобнее – репетиция начинается!

Холл театра «Дилижанс». Я в ожидании сижу на диванчике. Спустя несколько минут заходит Екатерина Зубарева. Рядом с ней муж – актёр Пётр Зубарев. Екатерина замечает меня, улыбается и говорит:

– Здравствуйте! Пойдёмте?

Идём по коридору. Пётр проходит дальше, а мы с Екатериной заходим в прохладную гримёрную. Полка для обуви с несколькими парами туфель, на вешалке – голубое платье и жёлтая летняя шляпка в полоску, парики разных цветов и причёсок. На столике под зеркалом – брошенные одноразовые стаканчики, круглое зеркальце, очки, устрашающая маска с рожками и хрупкая куколка танцовщицы в бирюзовом платьице. Кажется, это она была в спектакле «Стойкий оловянный солдатик».

Екатерина садится за стол, включает обогреватель и приглашает сесть на стул. Сама достаёт откуда-то шпильку и начинает вертеть в руках.

«Эскиз хорош своей недоделанностью»

– Екатерина, осенью прошлого года у вас состоялась премьера спектакля «Стойкий оловянный солдатик». Но впервые зрители увидели его на двенадцатом фестивале «Премьера одной репетиции». Почему вы тогда захотели участвовать?

– У фестиваля тогда была тема – детский спектакль. Сначала я участвовать не собиралась. Желание и решение поучаствовать возникло где-то за месяц-полтора до начала самого фестиваля. Я стала искать детский материал. Было несколько сказок, которые мне нравились, я их прочитала (какие-то перечитала) детям. Потом спросила их, что из этого им хотелось бы видеть на сцене. Они сказали: «Стойкий оловянный солдатик». Так и был сделан выбор.

– Ваша работа находилась во внеконкурсной программе. Почему вы хотели сначала поставить спектакль именно на этом фестивале, а не включить его сразу в репертуар?

– В репертуар я ставила один-единственный спектакль «Песнь Чёрного леса». Мне это очень не понравилось. Гораздо интереснее сделать сначала эскиз, когда ты ни за что не отвечаешь, у тебя полная свобода фантазии и действий. Постановка «сразу в репертуар» очень обязывает. Режиссёр должен сказать заранее, какие ему нужны декорации, какие костюмы... А мне сначала нужно сделать эскиз, и только тогда я всё пойму. Даже после этого мне бывает сложно разобраться с художественной частью. Ещё постановка в репертуар – это материальная ответственность. Ты что-то заказал, театр это оплатил, и ты от этого отказаться уже не можешь. Может быть, ты репетировал-репетировал и понял, что тебе это вообще уже не надо, нужно совсем другое, но нет... Поэтому ставить сначала эскиз – это и интереснее, и просто как-то легче, свободнее.

– А чем отличается эскиз от полноценного спектакля? Если брать, например, ваш спектакль «Стойкий оловянный солдатик» – что нового в нём появилось после доработки?

– В эскизах костюмы и декорации всегда на подборе. В спектакле же большую роль играет художник, который воплощает художественный образ режиссёра, создаёт костюмы, декорации, реквизит. Это и «Солдатика» касается. После показа эскиза на зрителя, когда слышишь обратную связь, легче готовить спектакль. Понимаешь, где сильные или слабые стороны и что нужно поменять. Хотя в «Солдатике» изменений было мало. Переделали несколько аудиотреков, более подробно проработали пластический рисунок, поменяли грим, ну и, конечно, [стала более продуманной] работа художников [Дарьи Солодовой и Ольги Зарубиной].

– А бывало так, что эскиз вам нравился больше, чем спектакль? Или вы всегда были удовлетворены итоговой работой?

– Эскиз всегда по-своему хорош своей свежестью, даже недоделанностью. Спектакли обычно начинают нравиться через год после премьеры, когда они уже разыгрались.

Молодые и свободные

– Первый фестиваль (2010 год) состоял из самостоятельных режиссёрских эскизов актёров «Дилижанса». Почему уже тогда вы решили принять участие в фестивале?

– Это был очень интересный момент в истории театра, переломный. Тогда от нас ушёл художественный руководитель Татьяна Александровна Вдовиченко, а за ней и старшие актёры, на которых держался репертуар. Новым художественным руководителем стал Виктор Валентинович Мартынов, и возникла проблема – было нечего играть. Поэтому он создал фестиваль и предложил нам поучаствовать как режиссёрам и актёрам... Мы были молодые, горячие, у нас даже мысли не было побояться (улыбается). Конечно, это было очень здорово! Вдруг такой фестиваль в театре, где и премьер-то было мало, где не разгуляешься с ролями. А тут есть такая возможность, что ты берёшь всё что хочешь и можешь играть. Все были просто счастливы.

– У вас сразу возникла мысль поучаствовать в этом фестивале в качестве режиссёра?

– Тогда была такая штука – не факт, что тебя кто-то возьмёт. И чтобы не надеяться на то, что кто-то из твоих сотоварищей тебя возьмёт, лучше взять самой – самой же и поучаствовать. А уж если меня возьмут, то тоже хорошо. Я, кстати, помню, что в этих фестивалях меня особо никто и не брал. Я брала сама себя. Вот вы говорите, а я всё никак не могу вспомнить... Тогда, наверно, «Баба» была, да?

– Да, у вас было два спектакля: «Баба» и «Слепые».

– А, да-да. Тогда вообще было очень много энергии. Видите, я брала по две работы. На второй фестиваль я тоже собралась брать две, но в итоге не взяла, не потянула.

– Вы так верили в свои силы, что взяли тогда сразу две работы?

– Да, конечно. Но в «Слепых» я не играла. Я вела студию и со студийцами ставила спектакль по пьесе Мориса Метерлинка «Слепые». Была даже идея найти для этого спектакля незрячих людей, но это оказалось сложно. Я обратилась в общество слепых, и только две девушки захотели поучаствовать. Они и играли вместе со студийцами.

– С какими сложностями вы столкнулись при работе с незрячими людьми? Как с ними общались?

– Девушки были не слепые, а плохо видящие. Они были хорошо адаптированы, поэтому работалось с ними так же, как и с хорошо видящими. Им было интересно, нам со студийцами тоже. Помню, что только на первой репетиции девушкам надо было показать все уголки театра, чтобы они ориентировались, а после репетиции студийцы провожали девушек до остановки. Потом они ходили уже сами.

– Что вас замотивировало принять участие в следующем, втором, фестивале в 2011 году?

– Первый фестиваль был очень классным. Неважно было, победишь ты или нет: спектаклей в репертуаре не хватало, и поэтому брали почти всё. Было ощущение: что ставишь, то и возьмут. А вот уже на третьем фестивале у меня был спектакль «Веер в залог любви». И он не победил. Помню, так долго ждала, что его всё-таки поставят, но не поставили. И вот с этого момента началось... В репертуар брали только то, что победило.

«Превращение» и поиск стиля

– Екатерина, четвёртый фестиваль (2013) был для вас прорывным. Победила ваша постановка «Превращение»...

– Да, «Превращение» – это был, действительно, переломный момент. Я как раз отучилась в вузе. Там я познакомилась с Францем Кафкой. Автор меня заворожил. Его романы, повести, рассказы... Но захотелось поставить именно «Превращение». Хотя я не могу сказать, что это была полностью моя работа. Там очень много помог Виктор Валентинович. Мои предыдущие работы – «Венский стул», «Веер...», да и вообще спектакли остальных актёров – выполнялись по принципу: «Мы делаем, а Виктор Валентинович доделывает». И на самом деле – практически это были его работы. А вот «Превращение» было уже 50 на 50. А потом он помогал всё меньше и меньше, больше советовал.

– Были ли какие-то сложности со сценической интерпретацией повести?

– Да. У нас был целый год для подготовки эскиза спектакля (не как сейчас – неделя). В течение сезона встречались [с актёрами] в свободное время. И первый эскиз, который мы показали Виктору Валентиновичу, был таким бытовым психологическим театром. Он сказал (да и нам всем было понятно), что это не то. Нужно было искать какую-то форму. Хотелось тогда даже бросить эту работу, я поняла, что не получается. Но в итоге переступила через это желание, и пришла в голову необходимая форма. Ещё Виктор Валентинович подсказал посмотреть у Альфреда Шнитке какую-нибудь музыку. Она мне очень помогла.

– В том же 2014 году «Превращение» победило в нескольких конкурсах. Насколько я знаю, это были ваши первые режиссёрские награды. Они были значимы для вас?

– Награды – это всегда приятно. После них меня отправили в командировку в Питер. Я там походила по театрам. Было очень здорово. Для меня награды – приятный бонус.

«Для меня важно, чтобы всё было музыкально»

– Виктор Мартынов отмечает, что в «Превращении» уже прослеживался ваш режиссёрский почерк. Как вы сами можете охарактеризовать собственный стиль?

– Наверное, это какая-то музыкальность, чёткая форма, пластическое выражение... Музыкальность связана, наверное, с тем, что я отучилась в музыкальной школе, и для меня важно, чтобы всё было музыкально, законченно, чтобы не было ничего лишнего.

– Получается, музыкальное образование существенно повлияло на ваше режиссёрское видение?

– Я думаю, да. И оно вообще мне очень помогает. Я считаю, что режиссёру очень важно иметь музыкальное образование. Лучше чувствуешь темпоритм в спектакле, тебе не нужен хореограф или композитор, чтобы что-то там такое сделать – ты всё это можешь сам.

– Давайте возьмём вашу работу, например, «Песнь Чёрного леса». В ней вы и танцуете, и поёте, и играете на необычных музыкальных инструментах. Как вы учились играть на них?

– Где-то ребят учил Виктор Валентинович, где-то я, кто-то учился самостоятельно, кто-то уже умел играть. На флейте и раввасте я училась играть заранее по видео с просторов интернета.

– Сложно было обучаться по интернету?

– Имея музыкальное образование, легче осваивать новые инструменты. В целом было не сложно, но и уровень владения новыми инструментами у меня не высокий.

Такие разные формы

– Поговорим о другой не менее успешной вашей работе – спектакле «Плаха». Вы говорили, что над ним вам было работать тяжелее всего. В чём именно была сложность?

– Это был очень долгий процесс – поиск формы. Сначала не было идеи играть полностью на инструментах. Казалось, что это невозможно на тот момент. Потом мы решили, что всё-таки надо: так будет лучше. Показали отрывок Виктору Валентиновичу. Нам казалось, что это фигня, а он «загорелся», начал говорить свои замечания. Тогда я и подумала, что, наверное, в этом что-то есть. Долго у нас всё не шло, актёры «стухали», но в итоге вышли на результат («Плаха» победила на шестом фестивале «Премьера одной репетиции». – Прим. авт.).

– Спектакль «Плаха» полностью построен на стихах. Почему вы решили, что для этой постановки нужна именно такая форма?

– Сам роман [Чингиза Айтматова] «Плаха» не возьмёшь и не поставишь. Там очень много тем. У нас в спектакле Авдия практически нет. Мне хотелось больше сделать историю волков, и всё, что касалось их, я брала в спектакль. И убрала Советский Союз, которого тоже много в романе. Мне хотелось сделать его больше таким мифом. Поэтому такая форма пришла, с манасчи – рассказчиками, которые поют эту историю и играют на музыкальных инструментах.

– Как вы думаете, почему нужно искать новые формы для театра?

– Всегда нужно искать что-то новое, не «закисать», чтобы оставаться интересным и себе самому, и зрителям.

«Внутри» спектакля

– Когда вы начинаете репетицию, что вы ждёте от актёров?

– Всегда хочется, чтобы материал заинтересовал актёров не меньше, чем меня. Надеешься, что артист «загорится» от пьесы или инсценировки, надеешься на его инициативу. Стараешься разными путями объяснить актёру, что именно хочется, чтобы получилось. Начинаешь выстраивать очень дотошно, до каждого жеста. И роли распределяются так, чтобы создаваемые образы прозвучали наиболее удачно. Ещё мне важно работать с теми, с кем легко находить общий язык, кто понимает с полуслова.

– Если вы говорите актёру, как лучше сыграть, а он придерживается своего мнения, вы уступите или будете рассматривать все варианты?

– С такой ситуацией постоянно сталкиваешься. План действий такой: сначала актёр играет так, как он это видит, потом играет так, как прошу его я, потом мы выбираем.

– А бывали ли у вас ситуации, когда с актёром никак не получается найти компромисс? Что вы тогда предпринимаете?

– Избегаю конфликта и соглашаюсь с актёром.

– Вы несколько раз совмещали режиссёрскую работу и актёрскую. Каково это?

– Вообще, да, это очень сложно. Но ставить что-то и не играть в этом – для меня это неинтересно (смеётся). Приходится мучиться и бежать за двумя зайцами.

– А хорошо ли это – когда режиссёр играет в своём же спектакле?

– Плохо. Раньше это было совсем тяжело. Я помню, мучила бедных актёров, заставляла их проходить роли за меня. Если ты находишься «внутри» [спектакля], ты не можешь ничего увидеть, понять. Садишься и просишь кого-то: «Иди посиди за меня», «А теперь вот так вот», «А теперь я пойду»... Вот так я всех мучила. Конечно, это изматывает других актёров. Благо сейчас есть телефоны с хорошей памятью и съёмкой. Я очень много снимаю отрывки [с репетиций], потом просматриваю. Мне это помогает.

– Актёры вам ничего не выговаривали?

– Ну, они терпели (смеётся). Но для актёров это, наоборот, плохо – когда режиссёр играет вместе с ними. Например, какое-то время у нас не получалось снять спектакль «Песнь Чёрного леса», чтобы посмотреть. Если бы я была режиссёр со стороны, я бы всё увидела, сделала какие-то замечания, что-то исправила. А так я ничего не вижу. Если снять не получилось, то всё вот так вот идёт.

«Каждый раз мне везёт»

– Екатерина, вы уверенный в себе режиссёр?

– Нет, конечно.

– Но ведь вы побеждали почти в каждом фестивале «Премьера одной репетиции»...

– Если честно, каждый раз мне везёт (смеётся). Потом – я работаю всегда с Петей [Зубаревым]. Он очень мощный и талантливый актёр. Он меня всегда поддерживает, что-то подсказывает. Ещё есть Виктор Валентинович, который тоже подскажет, посоветует и выучит. Благодаря вот этим «составляющим» удачи как-то и складывается [победа]. Если так посчитать, то побед было не так уж и много. С десятого фестиваля начали приезжать другие режиссёры, и я не участвую в конкурсе.

– Вы там побеждали в номинации «Лучшая актриса»...

– А, ну это я считаю, что заслужила. Потому что десять лет на меня не обращали внимания как на актрису, а тогда наконец-то начали обращать. Так что это заслуженно, да.

– А когда выяснилось, что вы хороший режиссёр, изменился ли подход Виктора Валентиновича к отбору ваших работ?

– Мне кажется, он в любом случае смотрит материал вне зависимости от того, кто его предлагает. Сохраняет объективность.

– В одном интервью вы называете Виктора Мартынова своим главным учителем. Чему именно он вас научил?

– Актёрской и режиссёрской профессии. Я два года училась у него в студии, и какое-то зерно он посеял уже тогда (смеётся). Он нам многое очень дал в плане азов. Дальше началось более свободное обучение, я училась на сессиях в Самаре. Но всё равно – больше, чем Виктор Валентинович как педагог, мне никто не дал. Благодаря фестивалю удалось поработать со многими режиссёрами, и могу сказать, что уметь работать с актёрами так, как работает с ними Виктор Валентинович, больше никто не может. Здесь мне ещё учиться и учиться.

За тканью

– А вы за временем не следите, что у нас там? – спрашивает Екатерина Зубарева к первому часу записи.

– Почти два, – отвечаю.

В 14:00 у актёров была назначена репетиция спектакля «Песнь Чёрного леса» по сказке Вильгельма Гауфа «Холодное сердце». В 16:00 – сам спектакль. Режиссёр – Екатерина Зубарева.

– Если вам надо поснимать, можете идти, – напоминает она, собираясь.

Когда я договаривался о нашем интервью, то спросил Екатерину, можно ли мне присутствовать на репетиции и сделать несколько фотографий и видеозаписей. Она разрешила. Поэтому я с собой захватил фотоаппарат и штатив.

Спускаюсь по узкой лестнице, которая ведёт из так называемой «тёплой» гримёрной прямо за кулисы. В клочке света перед проходом на сцену ютится маленькое трюмо – видимо, оно служит для того, чтобы актёр смог быстро изменить свой образ, не покидая кулисы. Прохожу дальше – и вижу жизнь театра, скрытую от глаз обычного зрителя: бумажные силуэты совы и змеи, пластмассовые ели, небольшие кубы и стол, на котором лежат картонные человечки, трещотка и карманный фонарик. Сама сцена разделена на две части большой белой тканью – спектакль «Песнь Чёрного леса» отчасти состоит из игры света и тени.

За кулисами я чувствую себя тем самым Петером Мунком, который всё дальше входит в незнакомый ему мир – чарующий и неизведанный. Но тут я сворачиваю и оказываюсь прямо на ярко освещённой сцене. Повсюду снуют актёры «Дилижанса», смотрят на меня с нескрываемом интересом, а некоторые здороваются. Екатерина Зубарева уже сидит в первом ряду и что-то говорит актёрам. Репетиция начинается.

До спектакля: 1 час. Мы с Екатериной снова в гримёрной. Она садится перед зеркалом и достаёт косметику.

– А можно я сниму, как вы гримируетесь? – осторожно спрашиваю Екатерину.

– Как гримируюсь? – немного смущённо переспрашивает она. – Ну, хорошо...

Так пролетело ещё сорок пять минут. Екатерина создавала свой образ, а я продолжал расспрашивать её о театре.

Танцовщица, кормилица и феминистка

– Поговорим о вас как об актрисе. Вы помните вашу первую роль в «Дилижансе»?

– Да, помню. Это когда мы ещё занимались в студии, где-то на втором году обучения. Татьяна Александровна [Вдовиченко] предложила спектакль «Сказки дядюшки Тик-Так». Я там играла кота Р-р-р. Помню, это было очень тяжело. Мне тогда было лет пятнадцать или шестнадцать.

– С чего начинается ваше знакомство с ролью?

– Сложный вопрос. С каждой ролью знакомишься по-разному. Наверное, всё начинается с автора [первоисточника], потом с режиссёра и продолжается твоей личной работой. И дальше так: ты – режиссёр, ты – режиссёр.

– Если брать, например, спектакль «Стойкий оловянный солдатик» – в нём вы исполняете роль танцовщицы, у вас (как и у остальных персонажей) нет слов. Как вы узнавали свою героиню?

– С теми спектаклями, которые я делаю сама, всегда тяжело. Ты занят не своей ролью, а спектаклем. И получается так, что свою роль я уже под конец как-то быстрее-быстрее доделываю. Потом уже с премьер продолжаю её дальше обыгрывать... А «Солдатик...» – пластический спектакль. Там было важно найти пластику этой танцовщицы, какую-то лёгкость, эквивалент того, что она бумажная. Я по-разному думала, пробовала, потом поняла, что можно это сделать через ветер, который постоянно на неё дует и её сносит – вот в этом её лёгкость.

– Какая ваша самая сложная роль?

– Роли на сопротивление (которые не соответствуют амплуа актёра. – Прим. авт.) всегда сложны. Влияет ещё актёрский опыт. То есть если ты актёрски неопытный, тебе любая роль будет сложна. Да и вообще у любой роли свои сложности. Помню ещё, что спектакль «Баба» у меня не получался долго. Когда постановку уже взяли в репертуар, меня хотели чуть ли не менять на кого-нибудь. Но потом я постаралась и всё-таки выдала.

– А если бы поменяли?..

– Грустно было бы. Обидно.

– Любимые роли есть?

– Да. Это роль девушки в «Венском стуле». Это, пожалуй, самая любимая роль. Мне она близка, это большая психологическая роль. Ты даже не уходишь со сцены, эмоции – от нуля до ста... Сейчас такой роли в театре у меня нет.

– В одних спектаклях вы исполняете центральные роли (Пульхерия Александровна в «Преступлении и наказании»), а в некоторых – наименее заметные (Кормилица в «Детях Медеи»). За последние хочется браться?

– Играть центральные роли, конечно, интересней. Но когда тебе досталась какая-то маленькая роль, ты пытаешься и её сделать интересней. Это задача актёра: присвоить то, что тебе дали, сделать интересней, «своим».

– В спектакле «Дети Медеи» на «Премьере...» 2021 года вы исполнили роль Кормилицы, которая разговаривала с сильным акцентом. Как вы «находили» этот акцент?

– Это было предложение режиссёра [Анны Потаповой из Москвы]. Она хотела сделать, чтобы Кормилица была нерусской. А у меня папа башкир, и я часто бывала в башкирской деревне... Хотя акцент у меня был не башкирский. Так что это было задание режиссёра, и я его выполнила.

– То есть это не была для вас роль на сопротивление?

– Нет, мне было очень комфортно. Притом режиссёр со мной не работала особенно как с актрисой, она больше работала с центральными персонажами, а я что хотела себе придумывала. Было свободно и интересно.

– В спектакле «За белым кроликом» вы играете центральную роль – феминистку Олю. Как вы знакомились с этой героиней?

– Я вспоминала какие-то личные переживания и эмоции, связанные с этой темой. Там же такая феминистка, и вот я тоже смотрела на похожих девушек. Спектакль собираются восстанавливать, кстати. Даже сейчас я про неё [героиню Олю] вспоминаю, и возникают какие-то новые идеи. Для меня это была сложная роль, та самая, на сопротивление. Эта девушка очень далека от меня. Поэтому было очень интересно.

– Вы старались найти с этой феминисткой общий язык?

– Старалась в себе найти такую, да.

– И как вам кажется – нашли?

– Да нет, надо ещё искать.

– Опишите фестиваль «Премьера одной репетиции» тремя словами. Какой он?

– Свобода, творчество, драйв.

До спектакля: 15 минут.

– А можно мне поснимать за кулисами во время спектакля? – спрашиваю Екатерину. – Отвлекать не буду, обещаю!

После некоторых колебаний она разрешает, но предупреждает:

– Только там темно. И нужно ходить очень тихо.

Гримёрная постепенно заполняется актёрами. Входит Екатерина и говорит всем о том, что во время спектакля я буду стоять за кулисами и снимать.

– То есть материться нельзя, да? – смеясь, спрашивает один.

Третий звонок. Актёры берутся за руки, говорят: «С Богом!» – и спускаются на сцену. За ними я с камерой в руках. Желаю одному актёру удачи, а другой говорит мне, где находится «рабочая зона», и добавляет, что туда мне заходить не следует.

Тем временем записанный голос напоминает о том, чтобы все зрители отключили свои телефоны. В зале уже наверняка погас свет. Спектакль начался.

Когда снова поднялся в «тёплую» гримёрную, понял, почему её так называют: после прохладных кулис эта комната никакой другой, кроме как тёплой, оказаться не может. Однако все эти перепады кажутся мало значимыми по сравнению с теми эмоциями, которые я испытывал: я видел, как рождается настоящий спектакль!

В это время в гримёрную после поклона входят актёры. Комната наполняется разговорами, подробностями, личными историями, которые можно услышать только в театральной тусовке:

– Жалко, что всё доходит до автоматизма...

– Ко мне, бывает, подходят и спрашивают: «Ты актёр? А скажи что-нибудь на актёрском!».

– А я всегда говорю, что в театре работаю. Меня спрашивают, кем именно, я отвечаю, что билетёром.

– Хотите шутку расскажу? – спрашивает всех один из актёров. Тут он смотрит на меня. – А нет, не буду...

Я понял, что мне пора. Выхожу на шумный проспект Степана Разина. Стемнело. Снег прекратился. Жду на остановке автобус, а в голове прокручиваю сегодняшний день.

Стереотипы вокруг образа режиссёра могут нарисовать в голове такую картину: недовольный субъект с тёмными мешками под глазами и недопитой кружкой кофе кричит на актёров, бессмысленно машет руками, тяжко вздыхает и жалуется на жизнь. Сегодня я увидел настоящего режиссёра – идейного вдохновителя, наставника и даже для кого-то близкого друга. А если в работе над спектаклем возникают сложности, то режиссёр посмотрит на работу под другим углом и будет работать дальше. Он понимает, что только упорство, терпение, вера в себя и свою команду приведёт к успеху. Екатерина Зубарева – именно такой режиссёр.

Фото: Дмитрий Осинов, Сергей Сызганцев

Видео: Сергей Сызганцев

Редактор: Марина Орлова