Представьте на минутку. Лето. Волжский песчаный берег, залитый солнцем. Широкая река вдоль этого берега бежит навстречу своим сёстрам и братьям, являя волжанам силу и чистоту вод. По ту её сторону раскинулся фигурный, покрытый зеленью рельеф. Неповторимый красоты пейзаж! Роскошь удивительных звуков.

Слышите? Это лёгкий ветер обдувает землю, а это у береговой линии прогуливаются чайки, шлёпая лапками по воде. Чуть вдали проплывает гудящее судно. Во всей этой композиции особенно ярко выделяются юные голоса. Это троица мальчуганов греется на солнышке и что-то живо обсуждает. И то ли их разговор, то ли беззаботный вид привлекает внимание наблюдателя. Наверняка, глядя на мальчишек, он думает, какое же это счастье в таком юном возрасте радоваться лету и слушать музыку волн и ветра.

Так ощущается картина живописца Игоря Панова под названием «Волга. Тёплое побережье». Полотно написано в 2012 году и, подобно другим работам директора института изобразительного и декоративно-прикладного искусства Тольяттинского государственного университета (ТГУ), раскрывает тему детства. Подробнее о нём корреспонденту Молодёжного медиахолдинга «Есть talk!» Ульяне Колмогоровой рассказал его создатель Игорь Панов.

Игорь Панов и корреспондент «Толк радио» Ульяна Колмогорова. Фото: Артём Чернявский / Молодёжный медиахолдинг «Есть talk!» ТГУ

– Как вам моё описание картины? Получилось её увидеть?

– В целом да, очень хорошо.

– Поделитесь историей рождения этой картины. Как появился сюжет, о чём она?

– На этой работе запечатлены мои переживания детства и моё стремление в этом детстве оказаться. Потому что детство – это время, которое безвозвратно ушло от нас. И эти тёплые воспоминания легли в основу произведения. Я сам вырос на Волге. Меня сюда ещё маленьким в 1971 году родители привезли, когда строился наш завод. И я на этих берегах вырос, для меня это всё родное и знакомое. Мы жили в шестом квартале Автозаводского района [Тольятти]. Побережье было в шаговой доступности. И все летние месяцы я проводил на Волге. Купался бесконечно, из воды не вылезая. Одному-то, конечно, скучно, но вот парочка друзей хороших – это всегда приветствовалось. Мы уходили на целый день, брали с собой краюху хлеба, бутылочку с водой и с утра до вечера там пропадали.

– В процессе создания картины возникали трудности? Я имею в виду, бывало ли, что хотелось всё бросить или заново переписать? И как долго вы её создавали?

– Создавалась она кропотливо. Долго не решался композиционный момент: как расположить эти фигуры на полотне? Потому что она достаточно большая – полтора метра. В маленьких работах, как правило, какие-то тактические ошибки не очень видны. Чем больше у работы размер, тем заметнее маленькие ошибки, которые допускает автор. Поэтому сначала художник делает маленький эскиз, в котором определяет основные пятна, расположение фигур, и потом уже отрисовывает картон. Это задачи графики. И вот здесь тоже были определённые сложности. Мне даже пришлось вылепить эту композицию из пластилина, эти маленькие фигуры, чтобы понять, как персонажи будут взаимодействовать между собой в пластическом, композиционном варианте.

– Все герои этой работы – вымышленные персонажи или реальные люди?

– Это собирательный образ. Не было задачи добиться портретного сходства. Это где-то мной подсмотренные люди. Я какое-то время проводил на пляже специально, рассматривал отдыхающих мальчишек для того, чтобы понять, как они в моей работе могут пригодиться. Потом уже для отрисовывания этого композиционного картона мне даже приходилось приглашать в студию молодых людей, мальчишек этого возраста, приблизительно где-то 12-14 лет. Тут возникают уже такие анатомические проблемы, которые без натуры не решить. То есть из головы их не выдумать, всё-таки натура была и остаётся руководящим этапом для создания этих работ.

– Заметила, что у каждого мальчика свой цвет волос. Так вы их наделили характером? Или просто хотели добавить красок в картину?

– В работе всегда желательно какое-то разнообразие. Если бы они были, допустим, все рыжие, было бы скучно. Если присмотреться, даже цвет тел у всех отличается. Это сделано сознательно, чтобы дети не были похожи на кукол. Каждый человек уникален, и блондины разные бывают, и брюнеты. У кого-то волосы чернее, у кого-то с оттенком тепловатым. Не бывает абсолютно одинаковых людей.

Игорь Панов. Волга. Тёплое побережье. Холст, масло

– Литераторы, например, часто обращают внимание на палитру цветов в произведении, наделяя смысловой нагрузкой эти цвета. Взять, например, Достоевского, у которого сплошной жёлтый цвет обозначает мрак, болезненную атмосферу. А вы через цвета тоже посылаете что-то? И есть ли у вас любимый цвет? И если есть, что он значит? И значит ли вообще?

– Давайте поговорим о физиологии цвета, о его психологическом значении. Естественно, я соглашусь, что жёлтый цвет – это ассоциация с грустью. Красный – возбуждающий цвет. В своей работе я попытался через цвет песка, ярко-жёлтого, в контрасте с водой передать некую мажорность этого произведения, подчеркнуть её светлую радость. И опять же – жёлтый здесь – не тоскливый, а всё-таки какой-то приподнято яркий. На контрасте с синим он ещё больше загорается. Так и в натуре происходит: если смотреть на Волгу солнечным днём через песок, этот эффект и будет нами восприниматься и ощущаться как нужно.

– Вашим творениям также свойственен иносказательный характер. Есть ли в этой картине какой-то символизм?

– Наверное, соглашусь с этим. Мне сложно говорить о своей работе с точки зрения искусствоведения. Смысл определённо здесь заложен – это ностальгия по детству, какая-то уединённость. Через этих мальчишек я попытался передать свой восторг. Насчёт символизма – не знаю, это, наверное, всё-таки к искусствоведам.

– А кто первый увидел картину? Помните реакцию этого человека?

– Точно не помню, но эта работа проехала по многим городам России. Она была и в Тольятти, и в Самаре, и в Сызрани, и даже на Дальнем Востоке – в Южно-Сахалинске, и в Хабаровске, и во Владивостоке, и в Комсомольске-на-Амуре, в Чебоксарах. До Питера доезжала. И в Москве была на разных выставках. То есть за тринадцать лет она попутешествовала. Я не всегда присутствовал около этой работы, когда люди её видели. Но думаю, впечатление она на людей всё-таки произвела.

– А как вы относитесь к критике? Это болезненная история? Или за столько лет в искусстве у вас выработался иммунитет?

– Критика, как правило, болезненная. Всегда художнику хочется, как и любому человеку, чтобы его хвалили в любых его действиях, от внешности до способностей. Она полезна и, как правило, оправдана. На самом деле, люди просто так говорить не будут. Сейчас один из критериев хорошей работы – чтобы ничего не раздражало. Если есть раздражающие факторы, значит, что-то ты сделал неправильно. И критика, как правило, объективна. Но к ней надо относиться философски, не зацикливаться на обидах. Перешагнуть через это, сделать правильные выводы и действовать дальше.

Игорь Панов. Летние вечера. Холст, масло

– Картина ведь пустая без художника, и потому интересно, с чего начался ваш путь в изобразительное искусство?

– Мой путь достаточно тернистый. Изначально я не рассматривал свою жизнь в художественной плоскости. В нашем городе [Тольятти] люди были ориентированы на АВТОВАЗ. И мои родители советовали мне: «Давай-ка поступай в техникум». Это ещё советские годы, 84-й год, далёкий, выбора особого не было. И я сам не знал, чем буду заниматься в этой жизни. Я пошёл, окончил техникум. Будучи в техникуме, поступил в вечернюю художественную школу. Не доучился, потому что ушёл в армию. Когда вернулся, пошёл работать на завод, тем более была специальность. Вроде хороший разряд у меня был, четвёртый, хорошая зарплата, какая-то перспектива в жизни, можно было до мастера дорасти... В принципе работа творческая тоже – слесарь-монтажник технического оборудования. И вот я начал работать и одновременно восстановился в художественной школе. По вечерам посещал занятия. И учась, и работая, задумался: чем дальше заниматься? И как-то меня начало перетягивать на художественную сторону. И после года работы на заводе я его бросаю и поступаю в тот институт, который сейчас возглавляю. Тогда это был филиал Самарского педагогического университета. Это был судьбоносный выбор, потому что там было художественное отделение. Если честно, я там не педагогом хотел быть, а больше художником. Меня интересовала художественная часть. Это уже потом случилось так, что после окончания уже Академии художеств меня пригласили преподавать в этот же институт, в который я поступал и который я сейчас возглавляю. Вот как-то так моя судьба сложилась.

– С вашего позволения добавим перчинки в диалог. Интересно, вы продаёте свои картины?

– Да, конечно. Я считаю, продажа работ – один из видов осмысления, что ты востребован, что твои работы всё-таки кому-то нравятся помимо тебя. Деньги – не самоцель моей жизни, это средства, которые я трачу на путешествия, на семью, вообще помогают существовать. Те же краски, холсты, рамы – это всё очень дорого. Даже на любую выставку куда-то поехать, помимо того, что работы надо сделать, их надо все оформить, доставить, развесить, – на всё нужны средства.

– А эта картина продаётся?

– Да, она выставлена. Думаю, найдётся рано или поздно ценитель этой работы, и она уйдёт в хорошие руки. Сама продажа – это дело такое... не мгновенное. Бывают картины – только ты их сделал, и сразу покупают. А бывает, что работы по двадцать лет лежат у меня. Иногда коллекционеры приходят, друзья, знакомые, либо в интернете находят мою работу и заказывают. Хотят приобрести – пожалуйста! Я не коллекционер своих работ.

Игорь Панов. Летние дни. Тарзанка. Холст, масло

– А за какую сумму продаёте эту картину?

– Около 250 тысяч. Это такой капитальный труд. Потому что каждая работа – это некое исследование. Просто так отдать работу, за копейки – мне неинтересно. Если я делал её полгода, то берём средний заработок по стране – 30-50 тысяч рублей. Умножаем на шесть месяцев и получаем 300 тысяч. Вот и ценообразование. У меня есть несколько работ, которые я не продаю. Это семейные картины, которые я никогда не напишу уже в такой парадигме: беременная жена, портрет с дочкой на плечах, которые делались в момент, в который я уже никогда не войду. И повторить это невозможно. Это наследие моей семьи. А такие капитальные, большие работы композиционные – продаются. Я готов с ними расстаться, но за приличные деньги.

– У многих деятелей искусства есть некий идеал творца. Человек, у которого хотелось бы чему-то научиться. Есть ли у вас такой образец, или тут, как говорится, не сотвори себе кумира?

– Конечно, я ориентируюсь. Это, наверное, великие художники прошлых эпох. Их не так много, в каждой эпохе по несколько человек. В истории остался Микеланджело, Леонардо, Рафаэль, Тициан, Пьетро делла Франческа. Почему? Потому что они круче всех в этой эпохе. Чем сильнее запрос на художников, тем их больше. Ещё Веласкес, Рембрандт – где-то XVI–XVII века, переломные. На эти вершины я и ориентируюсь. И, естественно, человек не может не меняться. Я тоже меняюсь, мутирую, как нормальный организм. Не меняются только идиоты, они постоянные, а художник как личность, как организм, должен мутировать. Эти ориентиры всегда перед глазами. Для меня это константа, на которую я ориентируюсь, как лестница в небо, в бесконечность.

– А на что похожа жизнь художника?

– Жизнь художника – это некий... диагноз. Если ты заболел творчеством, то это навсегда. Это не жизнь, это образ жизни. Это постоянное стремление узнавать что-то новое, творить. У меня иногда бывают периоды, связанные с основной работой, когда я, допустим, несколько дней не пишу. Бывает, даже неделю. Или приболел, или наступает момент дисбаланса внутреннего. Начинаю анализировать, а почему? А потому что я за это время ничего не создал, не написал, не сотворил! И возникает паника душевная. «Ба! – думаю. – Да что же такое?!» Когда я это осознаю, быстрее бегу что-то делать: либо свою работу дописывать, либо на этюды еду. И всё. Лекарство в себя запускаешь – и становится хорошо, интересно, и дальше можно жить.

– То есть вы стараетесь каждый день писать?

– Стараюсь, да. Не всегда получается, но стараюсь. Или хотя бы даже думать об этом. Это тоже полезно.

– У вас наверняка случаются выгорания.

– Конечно. Как и у каждого творца, бывают периоды тупика. Здесь самое лучшее – переключиться на какую-то другую деятельность. Если ты упёрся в стенку – обойди её.

– Вы возглавляете институт изобразительного и декоративно-прикладного искусства ТГУ. То есть вы работаете, взаимодействуете, общаетесь с талантливыми ребятами. Когда в последний раз вы испытывали гордость за своих студентов?

– Когда выпускница нашего института Алёна Кулакова заняла первое место в номинации студенческих работ премии имени Головкина с работой «Рождественские сны». Это было буквально в декабре [2024 года].

Игорь Панов. Праздничное чаепитие. Холст, масло

– А испытывает ли какие-то трудности ваш институт?

– Мы сейчас на подъёме, открыли новое креативное направление «Медиа-арт и анимация». Кадры у нас компетентные, очень хорошие, но креативные направления требуют переобучения. И хочется побольше студентов набрать, но это бюджетные места, опять же, побольше бы их.

– Ваше подразделение готовит художников различного толка. Кто-то из них будет продолжать традиции классического искусства, кто-то уйдёт в современные. Интересно, какие тенденции современного искусства вас радуют?

– Вопрос сложный. Давайте начнём, наверное, с другого конца. Искусство само по себе никогда не существовало. Это всегда был ответ на некий запрос общества. На истории искусств говорили, что не художники сами по себе появились, а эпоха всегда делала художников. То есть был запрос на эти произведения и пожалуйста – всплеск творцов. Из недавнего прошлого назову советский реализм, соцреализм так называемый, когда партия требовала агитационной, наглядной изобразительности и пожалуйста – куча этих художников, суровый стиль. Сейчас этого спроса нет. Кто сейчас основной заказчик таких произведений? Обыватели. Обывателю нужны цветочки, кошечки, пейзажики. В дизайне другие задачи: требуются гейм-площадки, визуализация фонов для игр.
Дети, которые любят рисовать, идут в художественные школы, занимаются. А когда наступает период самоопределения, они понимают, что этим не заработаешь, и уходят в другие области. Сейчас это компьютер и всё что связано с «визуалкой». Поэтому мы в нашем институте ввели дисциплины компьютерного цифрового кластера. Арт-педагоги, например, продолжают заниматься живописью, рисунком. Появились нейросети. Но то, что генерирует нейросеть, – это какая-то мысль, какое-то готовое решение. Самое, наверное, печальное, даже не нейросети, а то, что нет какой-то идеологической направленности. Раньше она была, мы каждую эпоху могли чётко определить: античность – это боги, культ тела, Возрождение – отсылка, допустим, к антикам, барокко, рококо, классицизм – в них мы можем чётко проследить тенденции. Сейчас этих тенденций нет. Но человек будет продолжать творить и радоваться тому, что у него получается.

– Раз уж речь зашла про нейросети – что такое бездушное искусство?

– Бездушное искусство – чисто механическое. Этимология этого слова – то, в котором нет души. Вот сейчас для меня это определение уже сформировалось. Есть понятие «эмоция», есть понятие «чувство». Эмоция – это просто эффект «вау». Это что-то яркое, эффектное, броское. А чувства – более сложная категория. В ней присутствует и эмоция, ощущение катарсиса, проникновения. Не всё, что блестит, – хорошо. Эффект «вау» быстро проходит. А чувство остаётся надолго. Как правило, это работает с темами семьи, родины, каких-то высоких материй. Само произведение – это, как правило, трансляция чувств художника. Я своим студентам всегда говорю: «Читайте, смотрите. Вы должны быть очень разносторонними, думайте. Чем больше у вас этих качеств, тем лучше вы сможете сделать работу, и она сможет кого-то взволновать».

– Вспомнились банки супа Энди Уорхола.

– Да. Искусство должно быть искусным. То, что может сделать любой, – является ли это искусством? Я приверженец традиционной школы. Чем традиционное искусство хорошо, так это тем, что любой так не сделает. Нужны годы учёбы.

– В таком случае что самое главное для художника?

– Хороший вопрос. Реализоваться! Если ты – художник, ты – творец, то апогей твоей жизнедеятельности – это реализация в творчестве. Это признание. Конечно же, быть честным перед самим собой. Опять же, мы можем заблуждаться. Это удел дилетантов – любую закорючку сделать и потом бегать с ней: «Ах, какой я гений!». Это сплошь и рядом: и в литературе, и в музыке, и в живописи полно таких. Но если у тебя есть базовое хорошее образование, ты можешь адекватно оценить свою деятельность, ставить высоты, добиваться.

– Игорь Геннадьевич, я благодарю вас за потрясающий разговор. Спасибо вам за вдохновение. Напомню, в гостях у «Толк радио» был директор института изобразительного и декоративно-прикладного искусства Игорь Панов. А с вами была Ульяна Колмогорова. Берегите себя и цените искусство!